Всего 6881787
30 дней 73787
24 часа 2455


15 белых гвоздик

Майе Владимировне Кристалинской посвящается
Отрывок из повести «Вестники любви»
15 белых гвоздик
Дядя Митя, крепко обосновавшийся в Москве, в просторной двухкомнатной квартире, постоянно звал Галю вместе с дочерью в гости, ему очень хотелось увидеть Танюшку. Пока он видел ее только на фотографиях и слушал ее голосок на самодельных пластинках. Голосок у Тани был на пластинках очень разный, и жена его Паша, понимающая толк в голосах, мечтала увидеть этого ребенка, берущего в четыре года такие ноты, что позавидовала бы любая прима. Пластинку с Таниным исполнением «Нежности» под баян Паша непременно ставила любым гостям, бывающим у них дома, или слушала сама, когда Митя был на службе. Девочка так пела слова «как мне несколько часов прожить», что Паша могла целый час прорыдать на кухне, рассматривая фотографии своего Коленьки, оставшегося навсегда 19-летним мальчиком лежать под какой-то белорусской деревней, от которой и следа на земле не осталось. Одно было у нее утешение – Митенька, этого молодого полуживого комиссара Паша вытащила на себе под шквальным огнем, выходила, перевезла в родную Москву да и женила на себе, будучи совершенно одинокой и свободной от обязательств перед кем бы то ни было. Она же пристроила его в органы через свою двоюродную тетку, и теперь для полного счастья ей не хватало только доченьки или сыночка, да она и не против была родить, но годы взяли свое. 
Галя впервые привезла Таню в Москву, когда той было лет пять. Она не стала объяснять дяде Мите, что решилась приехать лишь сейчас, когда уже как год не получала весточки от Лёни. Только тогда дядя Митя узнал, как живется Гале с Вовкой, как кричит и вскакивает по ночам Таня, как может часами плакать над судьбой Белого пуделя, как пугается любого резкого звука и движения, как может молчать с отрешенным взглядом, не реагируя на окружающее, как переносит голоса в непонятные рисунки. Паша ничего такого в девчонке не увидела, но всё же отвела ее к какому-то известному на всю Москву детскому невропатологу. Старичок долго Таню постукивал, почесывал, покручивал, что девочку забавляло, и она заливисто хохотала. Потом он стал показывать Тане картинки и задавать какие-то нелепые вопросы, на что рассудительная Таня спросила: - Дядя, а вы, правда, не знаете или придуриваетесь? Вечером Паша, заняв Таню фотографиями с видами города, успокаивала взрослых: врач заверил, что девочка совершенно нормальная, лишь излишне впечатлительная, воспринимающая окружающее адекватно, но через эмоции и чувства, а не разум, и это нормально для ребенка, и даже хорошо. Страхи, продолжала Паша, естественные последствия стрессов, и чтобы устранить их, надо устранить причину. Тут дядя Митя традиционно стукнул кулаком по столу, да так что Таня выглянула из соседней комнаты, и постановил как старший по званию: - Будешь разводиться. Вскоре он позвонит «куда следует», и Галю разведут с мужем по ее заявлению, не вызывая Вовку на заседание суда.
Паша, закончившая после войны университет, теперь служила в городском экскурсионном бюро и таскала за собой Таню, одну или вместе с Галей, если та хотела с ними пойти, по всем музеям, в мавзолей, на знаменитое Новодевичье, где Таня никак не могла отойти от могилы Маршака, всё читала и читала наизусть его стихи, собрала толпу слушателей, которые прямо на кладбище аплодировали девочке. А на могиле Чехова Таня вдруг взяла горсточку земли и завернула в свой платочек, а потом долго сокрушалась, почему у великого Чехова, написавшего «Каштанку», такой «бедный памятник». Удалось увести Таню с кладбища только благодаря осам, которые роились вокруг благоухающих цветов и которых Таня до ужаса боялась. В мавзолее Таню не столько потряс сам дедушка Ленин, который ей показался кукольным, сколько очередь в мавзолей. Хотя они могли пройти без очереди, Таня попросила тетю Пашу, чтобы они хотя бы немного постояли в этой толпе людей, которой не видно было конца. Таня еще никогда за свою пятилетнюю жизнь не видела покойников и никак понять не могла, зачем же его оставили на земле. Бабушка Шура рассказывала ей на могилах в Красном селе, что людей возвращают в землю, чтобы земля переродила их в новые жизни, приняла назад их души, все это время жившие на небе, человек родился бы вновь и жил свою вторую или десятую жизнь. А вот дедушка Ленин, получается, в нового Ленина никогда не переродится. Таня начала об этом рассуждать в очереди, Паша выдернула ее из собравшейся вокруг группы зевак и прикрыла девочке рот рукой, давая понять, что об этом говорить нельзя. Перед тем как войти в зал, Паша попросила Таню несколько раз повторить правила поведения в мавзолее. – Молчу и плачу, если получится, - сказала девочка.
Часто они просто бродили по Москве, исходив буквально весь старый город. Паша была коренной москвичкой, бог знает в каком поколении, и рассказывала Тане, где какие раньше стояли храмы, знаменитые дома, которых теперь уже нет. Иногда Тане казалось, что она знает Москву лучше, чем свой родной город. А вот зоопарк Тане не понравился, они провели там минут 10-15, а плакала Таня чуть ли ни час, жалея несчастных животных, лишенных свободы. Паша, что ее не переставало поражать в этом ребенке, не чувствовала никакой разницы в возрасте между собой и Таней, хотя Пашу уже называли бабушкой. Они могли разговаривать на очень серьезные темы, что называется «за жизнь», Паша рассказывала Тане то, что не рассказывала даже Мите: как влюбилась до войны в красавца-профессора, как мечтала родить от него ребенка и родила Коленьку, как вырвала половину своих волос, получив похоронку. Паша не понимала, почему она это всё делает, почему делится самым сокровенным с этой совсем маленькой девочкой, глядящей на нее печальными взрослыми зелеными глазами.
В следующий приезд Тани с мамой в Москву, который состоялся через полгода, Паша решила сделать девочке подарок, которому, как ей думалось, она будет рада больше всего. Таня висела на Паше минут двадцать, крепко обняв ее руками за шею, и шептала ей в ухо бесконечное «спасибо». Сегодня они пойдут все вместе на концерт, где будет петь ее любимая Майя, ее нежность, ее яркая цветочная полянка! Они ехали на служебной машине дяди Мити, как показалось Тане, бесконечно долго, в какой-то Дворец, названия которого Таня не запомнила. Это было первое посещение ею взрослого, настоящего концерта, она была чуть ли не единственной маленькой девочкой в зале, что ее весьма тревожило, и она чувствовала себя неуютно. Впоследствии Таня помнила только, как взрослым сделали замечание за то, что они привели ребенка-дошкольника, но всё же пропустили, и как после каждого исполнителя она спрашивала тетю Пашу: - Ну, когда Майя? И так надоела окружающим, что на них зашикали, а огромная тетка, сидевшая сзади, свесив свои необъятные голые руки на соседа слева и соседку справа, дала Тане легкий подзатыльник. Таня отомстить не преминула, в антракте наступив тетке на ногу своими обеими уже не очень-то маленькими ножками в тяжелых ботинках. Все аплодировали, кричали «браво» и заваливали цветами каких-то мужчин. Таня знала, что Птицы в концерте не будет, тетя Паша не нашла его имя в программке, а кроме него и Майи ей никто не был нужен. Заинтересовала Таню только певица Шульженко, и то только тем, насколько получается у нее изображать голос и манеры певицы. Мысленно подпевая «платочек», Таня удовлетворенно отметила, что в целом получается, но при этом запомнила несколько новых движений и интонаций в неизвестной ей песне. Она ждала только Майю – каждую минуту, каждую секунду, хотя знала еще до начала концерта, что Майя будет во втором отделении. 
Таня, сидевшая с самого края ряда, куда ее пересадила тетя Паша после антракта, увидела Майю еще за кулисой, певица стояла, опустив голову и то ли одергивая платье, которое не было длинным до пят, как у Шульженко, то ли гладя себя по бокам, словно разгоняя что-то. Она появилась там, когда пел какой-то мужчина, но Таня еще раньше будто почувствовала ее приближение, уже давно не сводя глаз с левой кулисы, хотя многие исполнители выходили с другой стороны. Майя подняла глаза, смотря так, словно видела перед собой нескончаемую дорогу. Ее брови-птички на мгновение взметнулись ввысь, почему-то она отвернулась ненадолго, а потом, повернувшись обратно, посмотрела в зал, как показалось Тане, прямо на нее. И Таня не заметила, что по ее лицу текут слезы. Паша тихонечко, боясь спугнуть девочку, сунула ей в кулачок платочек и поразилась: руки Тани были ледяными. Потом Таня много раз будет пытаться вспомнить, в чем была одета Майя, ей будет казаться, что в платье с рисунком из больших цветов и голубой шарфик или платочек, который ей, видимо, будет мешать, потому что она машинально будет поправлять его несколько раз. И каждый раз при этом ее движении ладони Тани будут непроизвольно сжиматься в кулаки. Ее объявили, она медленно выходила из-за кулисы, словно плыла облаком по небу, и вдруг слегка споткнулась, видимо, запнувшись за какой-то шнур. И в этот момент Таня, подавив в себе крик, почему-то подумала: ей больно. Эта мысль ударила в нее, как молния, и теперь Таня смотрела только в глаза Майи, и чем больше вглядывалась, тем больше убеждалась в своем предчувствии. Таня ничего не знала о Майе, всего лишь несколько раз видя ее в телевизоре у тети Нины. Тане никто не рассказывал о жизни Майи, никого не было в ее окружении, кто бы увлекался сплетнями и слухами о знаменитых людях. Будучи взрослой, она будет изредка сожалеть о том, что никогда не верила бытовым разговорам и сплетням о знаменитых людях, даже не всегда верила газетам, каким-то чутьем угадывая фальшь.
Майя спела всего две песни. Одну, которую Таня не знала, она вскоре выучит и будет в свой день рождения петь в честь мамы, подарившей ей жизнь в октябре, «Мамину осень». А вторую она не то что бы пела мысленно с Майей, а, подумалось Паше, дышала в такт, словно помогая дышать Майе ее нежность. Таня, как ей думалось, слишком медленно пробирается сквозь ряд, показавшийся ей бесконечностью, она боялась, что Майя уйдет и Таня не успеет передать ей цветы. И сидевшие в этом ряду зрители вдруг почувствовали свою сопричастность, прятали ноги под кресла, подаваясь назад, и будто передавали Таню из рук в руки, которая несла белые гвоздики над головой. Это Паша решила, что пусть девочка подарит цветы, дядя Митя кого-то попросил по телефону достать «что-нибудь приличное». Водитель привез пять красных гвоздик, но Таня категорично заявила, что такие цветы она дарить не будет, это не Майины цветы. Дядя Митя, было, рыкнул, но Паша выразительно пнула его под столом и стала по телефону у кого-то выяснять, а что есть. Оказалось, что есть только гвоздики – белые, красные и розовые. Таня попросила белые и побольше. Паша в уме посчитала, сколько она может позволить из семейного бюджета, и вскоре им привезли 15 белых пушистых гвоздик, которые Таня держала весь концерт, растопырив в стороны локти, насколько могла – чтобы никто не задел ее и не повредил эти прекрасные цветы. Она не пошла на сцену, как это делали некоторые взрослые, Таня дожидалась, пока все желающие вручат Майе цветы, мысленно отметив, что ее букет, не завернутый ни в какую отвратительную пленку, один из самых лучших, и стояла у края сцены, разглядывая ноги Майи в прозрачных чулочках и видя, как ноги слегка подрагивают и бьется внизу небольшая синяя точка. 15 белых гвоздик лежали на полу, который Таня отметила мимоходом как грязный, на самом краю, свешивая свои бутоны в зал, и Майя, поняв, что девочка ждет ее, двинулась к ней. Когда Майя наклонилась, протянув к ней руки, Таня уловила легкий аромат, очень похожий на нежный запах только что распускающегося луга, и увидела в уголках улыбающихся ей глаз, обрамленных тысячами ресничек, маленькие капельки застывших слез. И она заплакала тоже и вместо цветов протянула Майе свои ужасно короткие руки, которые мама считала не по возрасту длинными, и чтобы дотянуться до нее, встала на цыпочки, и ее ледяные ладошки оказались в теплых и мягких ладонях Майи. Это были секунды, а Тане казалось, что вечность они смотрели друг другу в глаза, и Майя дарила ей тепло своих рук и глаз. 15 гвоздик так и остались лежать на сцене, и уже ведущий, объявив следующего исполнителя, унес их за кулисы. Таня будет помнить эти ладони, это тепло и эти необыкновенные смотрящие на нее глаза всю свою жизнь. Она всю жизнь будет чувствовать эту боль, которую она пыталась заморозить своими детскими беспомощными руками. Она будет искать на своих ногах пульсирующую синюю точку и, найдя, будет прикасаться к ней, словно передавая Майе сигналы в далекий мир. Будет жалеть, что по детской глупости, не взяла у тети Паши билетики и программку на память. Она никогда больше не увидит Майю вот так, живьем, совсем скоро она не будет понимать, почему Майя теперь так редко бывает в телевизоре, который только по праздникам и могла смотреть Таня. Она соберет с помощью дяди Бори, наверное, все песни Майи и будет бережно хранить их вместе с фотографиями Майи у бабушки, пряча от отчима. Каждый раз, бывая в Москве, Таня будет укладывать на ее могиле 15 белых гвоздик и прислонять свои ледяные ладони к розовому камню, чувствуя, как руки наполняются теплом. Она часто будет задумываться над тем, что сроднило ее с этой далекой, но такой близкой женщиной, ведь это был не единственный любимый ею голос, но однажды ей сделают подсказку, в которую она сразу поверит и будет жить нежной, доброй, печальной памятью о Майе, зная, что с небес она протягивает ей свои теплые ладони.

 
       
Rambler Top100 Рейтинг@Mail.ru