"Кумир снова что-то затевает..."

В статье журналиста Виктора Уланова, напечатанной в журнале «Театральная жизнь», автор делится воспоминаниями о встрече с юным Муслимом Магомаевым летом 1962 года, накануне Хельсинского фестиваля молодёжи и студентов, а также впечатлениями и размышлениями о творческом пути артиста почти четверть века спустя…
---

Наша сердечная благодарность Наталье, которая отыскала и бережно сохранила номер журнла, а также помогла в подготовке этой странички. Итак,…
---

журнал «ТЕАТРАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ», 1986 год, номер 15:

« Записная книжка. Сколько ей лет? Выходит, без малого двадцать пять. Страницы пожелтели. Иные слова, написанные карандашом, едва различимы. На первой странице вопросы к певцу, как мне помнится, вписанные заранее. Нехитрые вопросы. Они так и остались на бумаге. Но дело не в том. Просто нужно подчас совсем немного, чтобы время возвратилось...
И вот я уже вижу мраморную, сияющую белизной, лестницу. Администратор здания (дело было в столичном Доме имени Фрунзе), надо заметить, большой почитатель вокала, подаёт знак: "Это он!.." Оглядываюсь. Через ступеньку, по-школярски ловко, сбегает высокий юноша. Когда он приблизился, я смог разглядеть его большие темнеющие глаза и странно переменчивое выражение тонкого, чуть смуглого лица: то на нём ребячливое озорство, дерзко-вызывающая полуулыбка, то, не по возрасту, глубокая задумчивость и сосредоточенность.
Что я успел узнать о нём тогда, в ту нашу первую встречу?.. Он закончил бакинскую специальную школу-десятилетку: учился по классу фортепьяно и занимался композицией в классе детского музыкального творчества. Свою первую в жизни мелодию сочинил в пять лет. Записал её музыкальный наставник...
Забегая вперёд, скажу, что эти несколько нот станут со временем его песней "Соловьиный час". "Первая моя мелодия, оказывается, получилась в русском стиле", - заметит он через много лет...
Успел он рассказать и о своём знаменитом деде, "полном тёзке", Муслиме Магомаеве, композиторе, выдающемся музыкальном деятеле Азербайджана, страстном и мудром строителе национальной музыкальной культуры. В доме свято чтят память о деде. Внук не застал его в живых. Не помнит он и своего отца. Отец, художник, добровольцем ушёл на фронт, когда сыну было два года. Немного не дожил он до Победы. За год до гибели Магомет Магомаев написал домой, в день рождения сына, письмо, в котором напутствовал Муслима - быть человеком щедрым и достойным, попросил, чтобы письмо передали сыну в день его совершеннолетия. Магомет Магомаев погиб двадцати девяти лет...
Прервём воспоминания.
Муслим нашёл могилу отца, когда уже был старше его. Командир отряда, где служил Магомет Магомаев, описал то место на польской земле. У железнодорожного переезда, возле старого кирпичного завода солдат принял последний бой. Муслим поехал в Польшу. В Хойнском архиве обнаружили запись: в местном мемориале среди 3985 погребённых в братской могиле шестьдесят четвёртым значился Магомаев М.М. ...Положил сын на могилу отца красные гвоздики. Склонил голову. Долго, неотрывно смотрел на эту святую пядь земли и каждой своей клеткой ощущал, как в нём в эти тяжкие минуты поднималось, крепло чувство кровного родства прошлого с настоящим. Теперь ему, сыну павшего героя, отвечать за прочность этой нити памяти.
Вернёмся в год 1962-ой. Из записной книжки, запечатлевшей то первое интервью с Магомаевым.
"...Музыке меня начали учить рано. Многие хотели, чтобы я пошёл по стопам деда - стал композитором, другие прочили карьеру пианиста. Говорили: у тебя хорошие руки, слух, память, прирождённый артистизм. Педагоги настаивали на увеличении часов для занятий. А мне хотелось на улицу, к мальчишкам...Как я петь начал? Петь, кажется, любил с детства, хотя особым голосом не отличался, пел для себя, под собственный аккомпанемент. Потом, лет в пятнадцать, у меня что-то сделалось с голосом. Я зычно забасил. Голос было не узнать. Даже самому было странно слышать. Как будто не я, а кто-то другой говорит, поёт, знаете, как при замедленном воспроизведении звука. Стал смелее распевать. Как-то меня услышали. Обратили внимание на вокальные данные. Да мне и самому было интересно: а что же это такое - певческий голос? Что он может, как? Не знаю, в шутку или нет, стал я развлекать товарищей: разучу по пластинкам какую-нибудь оперную арию и пою, как настоящий артист, - с позами и жестами, изображая страсти на лице. Сначала все смеялись, потом перестали..."
- Что же вы им пели?
- Всё подряд. И басовые партии, и баритональные. Популярную оперную классику: Верди, Россини, Пуччини... Тогда по кинотеатрам гремел фильм о молодом Карузо. Я словно проснулся. Я уже знал, что мне хочется больше всего на свете.
- А первое серьёзное выступление?
- Однажды, никому ничего не сказав, я пошёл в армейский ансамбль ПВО, попросил, чтобы меня прослушали. Послушали и приняли. Стал я ездить с ансамблем по городам и посёлкам.
- Нравилось выступать перед публикой?
- Нравилось. Я даже не представлял, что это такое - петь на сцене, когда тебя внимательно слушают столько людей, и кругом так тихо, и только твой голос, а потом аплодисменты...
- Что бы вам хотелось сказать о предстоящей поездке на фестиваль?
- Для меня это очень важно. Надо хорошо спеть в Хельсинки. Буду стараться.
- Ваша главная цель в жизни?
- Хочу быть настоящим артистом. И всё... Извините, мне пора на второй этаж...
И он пригласил меня на репетицию.
Небольшое помещение, вроде гостиной залы, обилие широких окон и зеркал делает его причудливо-глубоким. Оркестр на месте. Дирижёр Тофик Ахмедов тихо произносит: "Бухенвальдский набат". Вы готовы, Муслим?.. ". Что-то сразу произошло с юным артистом. За секунду-другую он повзрослел на несколько лет. Лицо бледнее обычного, окаменело. Первые такты вступления. Комнату оглушило. Словно и впрямь накатила, обрушилась набатная волна. Он запел. Взял голосом низко, из глубины, речитативно, но не глухо и не мягко, а "с металлом", ритмически отчётливно и рельефно, высекая каждое слово: "Люди мира, на минуту встаньте..."
Потом я столько раз буду слушать "Бухенвальдский набат" в исполнении самых разных певцов, ансамблей и хоров и целого моря людских голосов, взлетающих над площадями и стадионами; близко познакомлюсь с композитором Вано Ильичом Мурадели и узнаю историю рождения этой трагически-прекрасной песни-памяти, песни-предостережения, увижу слёзы на глазах слушателей, растерянность и решительность, свет и боль в их лицах. Но то, что я пережил тогда в этой старинной елизаветинской зале - ком, и удушье, и мурашки по коже... Да простится мне тот невольный юношеский восторг. Но так было. И этого не забыть.
Мы условились о более обстоятельной встрече после его возвращения. Он уезжал на Всемирный молодёжный форум. В Хельсинки он стал лауреатом. Да что там лауреатом - всеобщим любимцем. За несколько дней он приобрёл столько друзей, сколько вряд ли подарила ему вся последующая жизнь.
Но встретиться нам не довелось. Бывает и так в журналистской практике.
Вскоре стало известно, что Муслим Магомаев - студент Бакинской консерватории и одновременно солист оперного театра имени Ахундова. Потом была Италия, стажировка в миланском "Ла Скала"... Ну и так далее...
И вот только теперь, почти через четверть века, мы встретились вновь.
Два вечера подряд народный артист СССР Муслим Магомаев выступал с сольными - этапными в его творчестве - программами в столичном зале "Россия". За концертную деятельность последних лет певец выдвинут на соискание Государственной премии СССР 1986 года.
Между прочим, решаюсь спросить:
- Вы не узнаёте меня?
Поднял глаза, всмотрелся. Не узнал. Отвёл взгляд, сказал вежливо:
- Мне сразу показалось... Знакомое лицо.
Надеюсь, что хотя бы спросит: "А где, когда мы встречались?". Но он продолжает молчать.
А я думаю про себя: есть люди, которых знают все. Есть люди, которые знают всех. Вот вам и разница между, скажем, знаменитым артистом и репортёром. А что важнее? Важнее другое: нужно знать себя. А чем, собственно, не вопрос? Спрашиваю:
- Вы знаете себя?
Он не ожидал такого кавалерийского вопроса. Да и не доспела наша беседа до этого. Откашлялся. Слабая улыбка. Развёл руками. И только...
- Тогда позвольте от философии, так сказать, перейти к делам театральным. Расскажите, как вы пришли к музыке для театра?
- Мне позвонил режиссёр Ярославского драматического театра имени Волкова Глеб Дроздов. Предложил написать музыку к спектаклю "Рождает птица птицу". Действие происходит в одной из восточных стран. А я - человек восточный. Может, это его и привлекло.
- Вы раньше были знакомы с этим режиссёром?
- Он работал в Баку. В шестидесятые годы.
- Предложение для вас было неожиданным?
- Оно меня удивило. Но пьесу я всё-таки попросил прислать. Её авторы - Глеб Дроздов и Эдуард Пашнев. Начал читать, прояснились характеры героев. Тут же возникло несколько восточных тем. Мы встретились с режиссером. Определился лейтмотив главного героя. Я написал песню, получившую то же название, что и пьеса. Потом я даже записал её на радио... Работать с Глебом Дроздовым интересно. Премьера имела успех.
- Предложение режиссера писать музыку к спектаклю "Ярославна" по "Слову о полку Игореве", видимо, удивило вас ещё больше?
- Поверьте, я сопротивлялся, как мог. Дроздов настаивал. Я произносил целые монологи о кощунстве писать музыку после Бородина. Режиссёр объяснял: мы ведь не на новую оперу замахиваемся, у нас несравнимо скромней задачи. В общем, убедил. Хотя последнее слово осталось за мной: я сказал, что вы и весь ваш старинный театр будете делить со мной ответственность за это неслыханное нахальство. Но, честно говоря, где-то в душе мне хотелось испытать свои силы в композиции... Я люблю и знаю с детства русскую музыку. На ней, наряду с родной азербайджанской, воспитывался все эти годы. У нас в республике прочные традиции русской музыкальной культуры, связь с ней крепко держали и Узеир Гаджибеков, и мой дед, Муслим Магомаев; многие из наших видных композиторов, инструменталистов, вокалистов, учились в России, в Москве... Я необычайно увлёкся работой.
- Разумеется, пришлось оживить в памяти образы "Слова", этой энциклопедии домонгольской Руси ХII века.
- Какое там оживить - заново, с головой окунуться в сказочный и, как всё великое, загадочный мир. Стал, по мере возможности, изучать специальную литературу, труды академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва, его "Археографические комментарии к "Слову". Увлекательный, мудрый и поэтичнейший материал. Взять хотя бы перипетии загадочного приобретения обер-прокурором и страстным коллекционером Мусиным-Пушкиным рукописного списка поэмы, последнего, как полагают специалисты. А подробности гибели списка и всей уникальной пушкинской библиотеки во время пожара в Москве 1812 года!.. Да это какой-то трагический детектив.
На следующий день я решил позвонить в Ярославль Глебу Борисовичу Дроздову и от него узнать подробности их сотрудничества.
Вот что рассказал режиссёр.
- В конце шестидесятых годов я работал в Бакинском Русском драматическом театре. Хорошо знал Муслима Магомаева как самобытного певца; как и многие, следил за его творчеством и всегда ждал от его таланта новых свершений. Потом познакомился с его музыкой. Мне она показалась какой-то и очень серьёзной, и очень сердечной. Понимаете, бывает музыка строгая, но от этой строгости веет холодом, отстранённостью, рассудочностью. В мелодиях Магомаева я уловил строгую и доверчивую красоту. Я не музыковед и мне трудно профессионально анализировать. Словом, я сразу вспомнил Магомаева, когда речь зашла о музыке к спектаклю "Рождает птица птицу". Позвонил ему, мало надеясь на его согласие. Человек он занятой, да и музыку для театра не писал. Он сразу согласился. Тогда я объяснил, что нам нужно две главные темы: одну в восточном стиле, другую - о любви. Он сказал: "Понятно. Присылайте пьесу".
Мне легко с ним работалось. Радовала серьёзность, ответственность, скрупулёзность, с которыми композитор относился к каждому пожеланию. У него, по-моему, настоящее чутьё сцены и самой природы драматургии, умение по-своему выражать музыкой, своими сочными лейтмотивами, сущность спектакля, характер замысла. Спектакль успешно идёт вот уже второй год.
Теперь о "Ярославне". Мне необычайно трудно было уговорить его принять предложение. Я понимал, на что мы идём. В известном смысле я рисковал. Но что убеждало? Совместный опыт предыдущей работы. Я верил в Магомаева-композитора. Знал, что он не только в творчестве, но и в жизни необычайно серьёзный человек, знающий цену и слову, и поступку.
Итак, всё позади. Спектакль завершён. В нём зазвучали, перекликаясь и сплетаясь друг с другом три песни: Ярославны - её озвучила Тамара Синявская, Бояна (или по нашему спектаклю, Ведущего) - её записал Владимир Атлантов, и князя Игоря - её спел сам Магомаев. Великолепное трио!

И вот премьера. Август 1985 года. Двор бывшего Спасо-Преображенского монастыря, где некогда и была обнаружена рукописная книга «Слова». Гулко звучат голоса драматических актеров, их подхватывают голоса наших прославленных вокалистов, и плывёт, ширится над Волгой русская музыка азербайджанского композитора. Мне кажется, очень русская.

Мы продолжаем беседу с Муслимом Магомаевым. Следующая тема - кино.
- У вас по-прежнему много предложений сниматься?
- Кинематограф - не мое дело. Хотя и привлекательное.
- А "Низами" Эльдара Кулиева?
- Возможно, эта работа - исключение из правила. Меня всегда глубоко волновала личность и судьба нашего великого соотечественника поэта Низами. Фильм был завершён, и я ещё больше ощутил в себе силу любви к этому легендарному человеку, который с незамутнённой искренностью народного певца и былинным величием пел часто одинокую, порой отчаянную, но всегда свою песнь. В фильме много музыки Узеира Гаджибекова. А каждая новая встреча с ней - для меня счастье. На память об этой работе у меня остались его романсы-газели: "Сенсиз" и "Севгили джанан". Они не вошли в окончательный вариант фильма. Я продлил их жизнь на эстраде.
Уход Муслима Магомаева в эстраду сразу стал событием. Певец ломает многолетние устои жанра, раздвигает рамки традиций - и репертуарной, и стилистической. С завидной доподлинностью поет песни и романсы, романтико-героические баллады и легкомысленно-лихие шлягеры, поёт, чаруя то своей дивной, полнокровной и пластичной кантиленой, то глубоким и насыщенным, неповторимо магомаевским субтоном. В расчете на него пишутся песни, сюиты, кантаты. С другой - тут же ему спешат приклеить ярлык: "эстрадная звезда".
Десять лет на эстрадном небосклоне. Почти ежедневные концерты по стране, зарубежные турне, высшие награды в престижных Сопоте и Каннах, золотые диски всемирно известных студий грамзаписи. А тут как раз увлечение песенным сочинительством, сотрудничество с крупнейшими поэтами, совместные мучительно-радостные бдения у рояля. А ещё - идея создать эстрадно-симфонический оркестр Азербайджана. Словом, так всё закружило!.. И вроде бы опять ему удалось убедить всех в том, что именно эстрада и есть главное дело его жизни. Всех... Кроме себя.
Отшумели страсти. На эстраде их много больше, чем надо. Потянуло к тишине, к раздумчивости, к особому, уютному, какому-то семейному миру театральных репетиций, спевок, прогонов. К запаху лож и кулис. И теперь уже поклонники эстрады в недоумении. Что за непонятная игра? Снова их кумир что-то затеял. Суды-пересуды... А он ничего не затевал. Он просто вернулся к тому, с чем не прощался. И не хотел, и думать не думал прощаться навсегда.
А что сам маэстро скажет об этом?
- Нет, с эстрадой я не расстанусь. Просто наступает время, когда чувствуешь, что тесно. Тесно в одном жанре, в одном амплуа. Приходит желание петь иначе, полнее использовать свой голос.
Недавно он снова вышел на сцену оперного театра. И никто об этом из бакинцев заранее не знал. На афише: в партии Фигаро молодой солист. В зале от силы человек четыреста. И только за минуту до начала спектакля объявили о замене. Весть мгновенно облетела город. На следующий день, на повторном спектакле - полный аншлаг.
- Как чувствовали себя на сцене, Муслим Магометович, после паузы... в десять лет?
- Самое трудное после специфического, микрофонно-усилительного, пения на эстраде войти в акустику оперной сцены, у которой совершенно иное эхо. Но как только налаживается звуковое самоощущение, всё идёт как надо. К сожалению, наш бакинский оперный театр снова закрылся для реставрационных работ... Так что опять главной остаётся для меня концертная деятельность. И это - признаюсь - теперь будет моё всё.
- Как долго складывалась новая концертная программа, с которой вы выступали в конце прошлого года и весною нынешнего в концертном зале "Россия" и с которой благодаря радио и телевидению познакомилась вся страна?
- Не год и не два. Значительно больше. Пожалуй, это итог даже и не одного десятилетия творчества. Сложилась программа не случайно. Хотелось, чтобы репертуарный и жанровый диапазоны её были как можно шире. В основном это классическая эстрада и популярная классика. То есть классика вне зависимости от жанрового различия.
- Поясните, пожалуйста.
- Мне как артисту важно, чтобы мои концерты обязательно отвечали вкусу самых разных людей, мнение которых я очень ценю: и знатоков оперной и камерной музыки, и любителей эстрады, и почитателей народной песни и современной. А ведь не только, скажем, оперные арии могут быть классичны и популярны (то есть мгновенно доходчивы - ведь восприятие музыки сиюминутно), но и лучшие образцы эстрады, а тем более песни и романсы таких серьёзных композиторов, как Свиридов, Хренников, Новиков, Кабалевский, Блантер, Пахмутова, также отвечают строгому понятию – классика. Есть оперная классика, есть песенная, есть эстрадная. Классика – это не только временная дистанция, но и степень качества.

- Что Вы больше всего цените в искусстве?

- Искренность, доброту. Превыше всего – красоту. Я писал бы это слово с большой буквы. Вот так: Красота.

Из недавнего письма, пришедшего на радио после концерта певца.

«… Избалованные потребностью новизны, мы ждём от наших талантов чего-то небывалого. Послушав выступление М. Магомаева, заявляю: пусть Магомаев остаётся Магомаевым».