Всего 6881894
30 дней 74113
24 часа 2744


Тема для рассказа

 

            Сегодня мне позвонила Ритка. Школьная, давняя, невозможная, сумасшедшая, лучшая, самая лучшая моя подруга, с которой мы сидели в старших классах за одной партой и расставались, кажется, только на сон. Мы так давно не виделись, что и сами не представляем, как давно мы не виделись. 
            Ритка, моя Ритка! Умница, начитанная и знавшая так много, что мне не нужно было энциклопедий, я просто спрашивала у Ритки. Ритка, которая знала  ответ к задаче, когда я ещё только дочитывала её условие. Ритка, которая понимала математичку и физичку раньше, чем те успевали открыть рот. Ритка, которая совершенно серьёзно предложила мне «дёрнуть» с алгебры, потому что она взяла билеты на фильм «Председатель»,  и взяла их с большим трудом, и только на то время, когда у нас как раз алгебра.  Ритка, которая стала проектировщицей железнодорожных мостов. И что у нас теперь общего - у проектировщицы  железнодорожных мостов и обычной школьной «училки»? Но я радостно заорала в трубку, услышав её голос, и она заорала в ответ, и мы обе забыли, что мы уже, вот ужас-то, бабушки, и что рядом стоят и смотрят на нас, открыв от изумления рты, наши маленькие внуки…
            Ритка сказала, что завтра она будет в Питере, только несколько часов, проездом, у неё командировка и она специально полетела через Питер, чтобы увидеть меня и уже утром она будет в Питере, а вечером у неё самолёт в другой город, куда она летит проверять свои мосты. И не смогу ли я к ней в Питер приехать. Cмогу ли я приехать?! Да я бы пошла и пешком, но к счастью, мы с Риткой живём в двадцать первом  веке, и уже есть и автобусы, и электрички, и ходят они по чёткому расписанию.
            Встать надо было рано, так рано я вставать не привыкла, совсем не привыкла, и с вечера я думала как бы мне встать, господи, как бы не проспать… На улице было ветрено и пасмурно, то и дело шёл дождь, и на завтра обещали такую же погоду, и дочь смотрела на меня с сомнением, и зять советовал надеть куртку с капюшоном, потому что зонт вывернет, непременно вывернет, и обещал разбудить, потому что он-то уж точно не проспит, ни за что.
            Всю ночь я крутилась и включала настольную лампу, и потом решила вовсе её не выключать, чем включать каждые четверть часа. Будильник прогремел неожиданно и громко. Выходит, я всё-таки уснула, и я нажала на его кнопку и прекратила этот гром на всю квартиру, чтобы никто не проснулся, но всё равно никто не проснулся, никто и не думал просыпаться, ни дочь, ни зять, который никогда не просыпает, ни тем более, маленькая внучка…
            За окном лил дождь, и я стала страшно жалеть себя, и один мой внутренний голос говорил: «Ну,  и куда ты в такую погоду?», а другой: «Да ты что, с ума сошла, тебя ждёт Ритка!», и второй победил и напомнил, что уже нужно идти  в эту темь, в эту непогодь, потому что в «конце тоннеля» всё-таки ждёт Ритка.  
            И пусть даже с неба падают камни, я всё равно пойду на эту электричку…
            И я вышла в хлещущий  по натянутому по самый нос капюшону, ливень, и ноги сразу утонули в луже и промокли, а ветер толкал меня в спину и гнал на встречу с Риткой. Надо было вызвать такси, как я не сообразила вызвать такси, думала я, когда рядом проносились эти самые такси, обдавая меня потоком воды из луж, а в такси сидели сухие пассажиры и равнодушно смотрели на меня из своей сухости и комфорта.
            В маленьком зале вокзала пахло сырой одеждой и туалетом, и все скамейки были заняты, так что, взяв билет, я осталась стоять в толпе таких же безместных пассажиров. Куда они все собрались в такую-то погоду, интересно?.. В вокзальном громкоговорителе что-то хрюкнуло, чавкнуло и гнусавый голос объявил, что прибывает электропоезд в противоположном направлении, и часть пассажиров всколыхнулась, заколготилась, подхватила свои сумки и рюкзаки и заструилась в единственную открытую по случаю непогоды дверь. И сразу стало просторнее, освободились сидячие места и я села, почувствовав, как промокла и замёрзла, и как хочется спать, просто необыкновенно хочется спать. Я прикрыла глаза, и сразу рядом послышался шорох и шуршание. Приоткрыв глаза, я увидела сидящую справа от меня маленькую сухонькую старушку в огромном дождевике, платочке и больших резиновых сапогах. И она была такой живописной, эта старушка, что спать я расхотела и стала смотреть на старушку. Не обращая ни на кого внимания, она перекладывала что-то из одной сумки в другую маленькими сухими пальцами и что-то беззвучно шептала про себя, может, пересчитывала свои вещи? Переложив всё, она, подумав, принялась перекладывать их обратно, задумываясь на секунду, и снова что-то перекладывая и шурша пакетами. Я отвела глаза от старушки, потому что уже неловко было так в упор разглядывать её, но она и не замечала, что на неё кто-то смотрит. Напротив, на узкой деревянной скамье сидел парнишка с наушником в ухе и небольшой дорожной сумкой на коленях и тоже задумчиво смотрел на старушку. Наверное, и ему стало интересно, чем она там всё время шуршит и что перекладывает.
            Время прихода электрички приближалось и, не дожидаясь гнусавого объявления, я вышла на улицу. Оказывается, дождь перестал идти, но ветер остался, и он был таким сильным, что я подумала, что меня может сдуть с платформы, а уж старушку с её пакетами и подавно…
            Но ветер меня не сдул, и электричка пришла вовремя, и я даже заняла место у окна. Народу в вагоне было не очень много, свободных мест хватало. Сидящий напротив мужчина, пристроив на полку свой рюкзак, привалился к вагонному окну и сразу уснул, только голова его клонилась всё ниже и ниже.
            Мне предстояло ехать больше двух часов, и я тоже решила вздремнуть, так как читать всё равно было темно. Слева от меня сидела молодая пара: девушка с короткой мальчишеской стрижкой и тёмными быстрыми глазами  что-то обиженно  говорила и говорила своему парню,  а парень всё оправдывался и оправдывался. Парень был самый обычный, ничем не примечательный, но вот чем-то же провинился перед ней. Оправдывался он громко. И как только мой сосед спит под это его шумное оправдывание я понять не могла, но и заснуть тоже не получилось. Парень виновато оправдывался ещё пару остановок, а потом девушка схватила свою короткую курточку и быстро прошла в тамбур. Двери открылись и закрылись, и она осталась одна на пустой тёмной платформе, и в её быстрых глазах стояла растерянность… Наверное, она думала, что парень выйдет с ней или остановит её, но он только покрутил пальцем у виска и, вытянув ноги, открыл журнал и стал разгадывать кроссворд.
            И я подумала, что быстроглазая девушка теперь никогда не выйдет замуж за этого парня, а может, он вовсе и не собирался жениться на этой девушке.  Но парень вдруг положил журнал, посмотрел невидяще куда-то в пространство и вышел в тамбур курить, а когда вернулся, достал мобильник и стал набирать какой-то номер, но номер не отвечал, должно быть девушка отключила свой телефон, оставшись одна на пустой платформе. И он с досадой сунул телефон в карман, но разгадывать кроссворд передумал, а уставился задумчиво в окно и, наверное, он думал о девушке и продолжал с ней спорить, потому что его брови то сходились над переносицей, то расходились.  А может, он просил прощения у темноглазой девушки, но не получал его и сердился на девушку и на себя…
            Электричка подошла к платформе, на которой обычно садятся дачники, и в вагоне сразу стало шумно и тесно: дачники заходили с большими сумками в руках, рюкзаками за спиной, сумками на колёсиках, наверное, везли в Петербург свой урожай. К нашей скамейке со спящим, и даже слегка похрапывающим попутчиком, подошёл пожилой мужчина с собачкой и спросил, свободно ли место. Место было свободно, и он, устроив свой огромный рюкзак, сел рядом со спящим пассажиром, а собачка поставила передние лапы на рюкзак и тихонько поскуливала, умоляюще глядя на хозяина. Породу собачки определить было трудно – была она небольшая, рыжая, маленькие ушки торчали домиком, а хвост завивался колечком. «Ну, сейчас, погоди», - сказал ей хозяин и вдруг обратился ко мне – не уступлю ли я место у окна его собачке. Удивившись, я подвинулась, а он сел на моё место и  постелил на колени какую-то подстилочку. И собачка сразу прыгнула на эту подстилочку и, встав на задние лапы, передние уперла в оконное стекло и стала внимательно смотреть в окно. «Любит, -  сказал её хозяин, -  в окошко смотреть. Всегда просится и смотрит…» Собачка, как завороженная, продолжала смотреть в окошко на мелькающие дома и деревья. Я протянула руку и погладила собачку. Она была тёплая и шелковистая, и в ответ на мою ласку собачка слегка повернула голову и скосила на меня глаза – мол, видишь, как я хорошо смотрю в окно? Я ещё раз погладила шелковую собачку и даже почесала ей за ухом, но собачка больше не повернулась, только слегка мотнула хвостиком, мол, не мешай, всё интересное пропущу…
            Хозяин сказал, что собачка беспородная, он подобрал её на дачах в прошлом году, видно кто-то забыл или бросил, и она приходила к нему всякий раз в его приезд поесть и отоспаться в тепле. А однажды, когда он собрался ехать домой, она проводила его до самой платформы и, обернувшись, он увидел в её собачьих глазах столько тоски  и отчаяния, что вернулся, схватил её подмышку и еле успел вскочить в последний вагон. И назвал он её Жулькой, потому что она очень хитрая и знает как выпросить то, что она задумала, но и очень ласковая, и любит ездить с ним на дачу, потому что в электричке можно смотреть в окно.
             Жульке скоро надоело смотреть на деревья, и она повозилась немножко на коленях у хозяина  и уснула, засунув нос ему под локоть.
            А электричка всё шла и шла, и в вагон всё входили и входили новые люди, а «старые» выходили, но всё равно народу не убывало, а становилось даже больше.  И вагон уже гудел, как потревоженный улей, гудел разговорами и смехом, и уже пошли контролёры проверять билеты, и уже поймали какого-то «зайца», и все сочувствовали этому «зайцу», что он так попался…
             За окнами электрички заметно посветлело. Тучи медленно уходили, и уже показался край неба, и робкий солнечный лучик, такой робкий, словно он выглянул из-за туч только  для того, чтобы посмотреть, не идёт ли на земле дождь и, убедившись, что дождя нет, раздвинул тучи, словно шторки на окнах, и заиграл, заискрился на мокрой траве и листьях за окнами вагона…
            Мы подъехали к станции Мга, и мой попутчик с собачкой Жулькой собрался выходить, они уже приехали. И он пожелал мне счастливо добраться, а Жулька ничего не пожелала. Она даже не посмотрела в мою сторону, а радостно побежала по проходу на выход, оглядываясь, идёт ли её хозяин. Спящий попутчик тоже проснулся и спросил хрипло: «Мга?»,  и я кивнула, а он снял свой тяжеленный рюкзак с полки и тоже стал пробираться к выходу. На этой станции всегда выходило много людей, но многие и садились, поэтому в вагоне снова стало шумно, но разговаривали и смеялись уже другие люди. И я подумала, что вряд ли я когда-нибудь ещё раз встречусь с собачкой Жулькой  и с её хозяином, и с тем спящим попутчиком тоже не встречусь никогда. И вот этих девушек, которые только что сели напротив, я вижу первый и единственный раз в жизни, и через час мы разойдёмся в разные стороны и никогда больше не увидим друг друга.
            Девушки были молодые и модные и продолжали, видимо, начатый ещё на платформе разговор. И хотя я старалась их не слушать, и намеренно попыталась читать,  всё равно мне скоро стало ясно, что говорят они о своей начальнице и говорят о её нарядах, её дочери, её даче и её машине. И стало ясно, что они не очень-то любят свою начальницу, и что им приятно обсуждать её наряды, её дочку и её дачу.  Они вышли в Рыбацком, обдав напоследок меня пряным запахом дорогих духов и растворились, затерялись в толпе, спускающейся по лестнице с платформы в сторону Невы…
            В вагоне стало пусто, почти все выходили в Рыбацком – там проходит линия метро и многие ехали только до метро.
            Из соседнего вагона прошла группа молодых людей, они сели неподалёку и стали громко разговаривать, смеяться и подшучивать друг над другом, потом дружно снялись, как стайка птиц, и прошли в следующий вагон, чем-то наш вагон им не понравился.
            А парень, девушка которого так обиделась на него, что выскочила на первой же попавшейся  остановке, всё набирал и набирал чей-то номер на своём мобильном телефоне и, наконец, ему ответили, и он громко крикнул: «Юля», а потом понизил голос и что-то долго говорил своей Юле, и я подумала, что, наверное, девочка с мальчишеской стрижкой всё-таки выйдет за него замуж, а может быть, он звонил уже совсем другой девушке, ведь я не знала как зовут темноглазую.
            А электричка уже подходила к вокзалу, и уже показались вокзальные постройки, и немногочисленные люди в вагоне стали застёгивать свои куртки, поднимать свои сумки и продвигаться к выходу.
            И, наконец, электричка подошла к платформе Московского вокзала, и я вышла на платформу. Светило такое яркое, такое радостное солнце, словно и оно предвкушало нашу встречу с Риткой, и я быстро пошла по платформе, обгоняя неспешных пассажиров, которые разом вышли из всех вагонов и теперь создавали огромную, цветастую, гомонящую толпу. И у каждого в этой толпе была своя цель, ради которой он приехал, ради которой поднялся рано-рано, шёл под проливным дождём по лужам и, наконец, увидел солнце…

            И я шла так быстро, как только могла, пробираясь между разными людьми, теперь уже не объединенными одной целью – попасть в этот город, на этот вокзал, на эту платформу, потому что эта цель была ими достигнута.    
            Сейчас я войду в здание вокзала, и у памятника Петру меня будет ждать Ритка, и мы опять будем орать и тискать друг друга, и всматриваться в такое знакомое и уже незнакомое лицо и говорить, что «ты не изменилась», и знать, что изменилась и ещё как.     А потом мы будем сидеть в кафе и рассказывать друг другу всё-всё, что не уместилось в редких письмах, а потом пойдём гулять, может быть, в Летний сад или ещё куда-то, где немного народу, хотя где его здесь немного… Потом я провожу Ритку в аэропорт и снова поеду на вокзал, и моя электричка придёт поздно, и дочь будет волноваться, а зять пойдёт меня встречать.
             И  мы будем пить чай на кухне, и я расскажу им всё про Ритку и её жизнь, ведь мы все так любим слушать про чужую жизнь.
            А скоро вернётся из командировки мой муж, и я ему тоже расскажу про Ритку, и про собачку, и про девушку с быстрыми тёмными глазами, и про старушку в мужском дождевике с её пакетами… А  он расскажет мне про командировку и про тех, с кем он встретился в своей командировке, и мы будем долго-долго разговаривать про всё это, и про детей, и про нашу внучку,  которая уже хорошо говорит: « сама», «пусти»  и «играть», а всё остальноё ещё плохо, но обязательно будет говорить хорошо. И уже очень скоро начнёт рассказывать нам о своих делах и разных важных и не очень важных встречах,  и  у нас с ней тоже найдутся темы для долгих разговоров и неспешных рассказов…
 
 

Рассказ первый

 
 

Кузьминична.

 
            Мария Кузьминична Одинцова сегодня проснулась рано – ни свет, ни заря. Марией-то, уж правда, никто и не зовёт, всё больше Кузьминичной, а зять зовёт мамой – хороший зять-то! Но ведь звали же её Марией,  Марусей даже. Давно, правда. Родилась она тут, на этой земле, только не в городе, а в маленькой деревушке. Последней в семье была, а всего братьев и сестёр было у неё десять – сама одиннадцатая. Ну, когда малая была – мало чего и помнит. А вот в возраст вошла – шести лет-то, так вместе со всеми в поле работала. Колхозы уже образовались, вот все в колхозе и работали, а как же. И она – чего принести, где помочь. .Только председатель, Иван Семёныч, его Ванькой все звали, ругал папаню, мол, нет у нас детского труда, зачем девчонка в поле мешает. Только дома-то ещё хуже оставаться. Скотины, правда, уж не было, в колхоз сдали скотину-то. Коровку, козочку, двух поросят и хряка. Даже курочек сдали на птицеферму. Только потом попадала скотина в колхозе – эх, и умельцы! Ванька, председатель, с завода присланный, разве знал он, как хозяйствует крестьянин? Да чего уж вспоминать… А огороды оставили, правда работать можно было в свободное время, а где оно в колхозе свободное? От зари до зари… Вот и работали в огородах одни ребятишки. К вечеру спина не разгибается, вот как работали! На трудодни разве проживешь? Чего там получали на трудодни… Одни слёзы.
            До войны Маруся закончила четыре класса, а больше учиться не довелось. Отца в армию не призвали, старый уж был и хромой - бревном ногу ещё в молодые годы  придавило. А братья старшие ушли, все четверо ушли, да ни один потом и не вернулся.  Папаня умер, простыл сильно и в три дня его не стало. А они с маманей помыкались, уж помыкались… Немцы близко подошли, так близко… И убегали они от немца, и в лесу прятались. Ещё один брат и сестричка умерли, воды попили болотной, потом животом маялись, так и не выкарабкались.  Это когда они в лесах прятались, траву ели, грибы сырые, ягоды, если найдут. Домой вернулись уж после того, как их деревню освободили, а дома-то нет. Вырыли землянку и жили так все вшестером – их пятеро, да мамка.  Теперь никого уж не осталось – одна она, сирота сиротой… Мужа давно уж схоронила, дочек правда, подняла, вырастила. Одна дочка живёт рядом, в деревне, младшая. А старшая вышла замуж за городского, и увёз он её в город, в   Кириши. Ишь ты, один «шип» стоит, как город-то назван…  Говорят, новгородский купец его строил, Киршей звали, ну, Кирюхой значит, а как оно там было, кто ж теперь знает… Давно было.
            Проснулась Марья Кузьминична не просто так. Рука ныла, так ныла, хоть кричи. Руку она ещё в молодости сломала, да не так как-то срослась рука-то, вот и болит. По глупости сломала. Василий, Вася её, Василёк, молодой  муж, однажды поднял её на руки, просто так поднял, дурачился, да и упал вместе с ней.  Уронил её. Сам-то ничего, а у неё рука сразу вспухла, синевой налилась… Испугался Вася, повёл её к фельдшеру. Наложил тот шину, да в город направил. Ну, в город она только на другой день попала, грузовик дали, её чтоб отвезти. В городе гипс наложили, да как-то неправильно наложили, что ли… Гипс сняли, а рука как не её, не разгибается полностью. Сказали, надо снова ломать. Ну, уж на это она никак не согласилась - и так проживу, подумаешь.   И, правда, ничего – детей вырастила, работала как все, да не на лёгком труде, а на лесопилке.
            Дома-то она быстро бы руку полечила, есть у неё настой на такой  травке, окопник называется. Вот он как здорово боль-то снимает… А тут Ленка, дочка, дала таблетку, да не привыкла она таблетки глотать, спрятала её в платочек, зачем зря дочку-то обижать.
            Встала тихонечко, не хотела Ленку с зятем будить, устали вчера все. Ленкин юбилей справляли. Ленке-то её уж шестьдесят лет, во как! А уехала замуж-то девчоночкой двадцатилетней.   И не изменилась почти, вон всё такая же высокая, статная.  Уж она вчера весь-то вечер любовалась, вон какая её кровь, её, да Васина.  И плясать, и петь горазда. А уж гостей-то пришло! Ну, не по деревенским меркам, конечно, а всё равно много. И цветов  наприносили, аж ставить некуда.  Ну, это она не понимала – зачем цветы срезать, когда им на клумбе место? А ещё лучше на лугу, луговые-то самые нежные…
            А Зинка, младшая, на рождение не поехала, кому-то же надо и по хозяйству.  Ой, Зинка, Зинка… Зинка совсем другая, будто и не от одного отца – низкорослая, круглолицая, веснушчатая.   И шебутная такая, не в пример степенной Ленке. Если б поехала, вот звону бы было!  Да и была она уже у Ленкиного мужа, Толика на юбилее. Аккурат два года назад. А теперь вот ее, стало быть, очередь.
            Вспомнила про Зинку, вот и про козу вспомнила. Ах ты, да разве ж Зинка-то как надо выдоит? Всё тяп-ляп, всё кое-как… Всё у неё в жизни, словно начерно. У Ленки вот один муж, уж сорок лет с ним и никаких других не было. И дети хорошие, уже и внуки есть у Ленки, большие внуки, в школе учатся. А Зинка третий раз замужем и деток от каждого мужа приносила. И такие же, как Зинка, заполошные. Учиться толком не учились, замуж рано повыскакивали и внуков Зинке  нарожали. Ей, Марии, стало быть,  они будут правнуками.  А вот сынок младший Зинкин всё ещё в армии служит, он посерьёзней вроде, учиться думает. Так и пишет: «Бабуля, приеду, пойду учиться». Да-а… Вот так.
            Стало быть,  шумнула она ненароком, потому что зять вышел из спальни, заспанный, в штанах домашних, спросил:
            - Куда это вы, мама? Никак, домой что ли, собрались?
            Тут же Ленка вышла, халат запахивает, и сразу:
             - Мама! Да ты куда? Рань такая! Дождь-то хлещет! Куда собралась-то? Успеешь ты уехать, электрички часто ходят, днём поедешь, проводим, Толик до вокзала довезёт. А сейчас и автобусы даже не ходят ещё!
             А что ей дождь? Не сахарная… Что она дождя не видела? И не такое пережить пришлось.
            - Ты хотя бы чаю попей, -  засуетилась Ленка
            От чая она отказалась, не привычная она чай в такое время пить. Торта именинного кусок для Зинки тоже не взяла – «раздавлю». И от вина отказалась, кому оно вино надо? Зинка не пьющая, а зять, третий Зинкин муж, сам найдёт, когда захочет. Находит же… Конфеты взяла. Зинка любит почаёвничать с конфетами, любит сладкое, всегда любила, с детства.  Только тогда ей взять негде было конфет  девкам-то  своим.
            - Баретки давай в пакет положим, сапоги вот мои резиновые надевай, -  сказала Ленка, -  ну, куда ты, я не знаю, пожила бы ещё…
            - Ну, я тогда провожу, - вызвался  зять и стал собираться.
            - Ни, - сказала она, - ни. Зачем? Что я первый раз? Дорогу знаю, а вы спите, приеду, Зинаида позвонит.
            Плащ Ленкин она забраковала: «Что я молоденька в таком плаще пойду? Засмеют дома, как приеду». А вот дождевик зятев облюбовала, хотя тоже велик ей был, зато непромокаемый и башлык есть.
            Идти-то недалёко было, чего уж так убивались.  И народ был на улице – кто на работу, кто на электричку. Пришла рано, присела на лавочку, что зря стоять? Рука вот только ныла, так ныла, спасу нет… Где-то была Ленкина таблетка, ладно уж, делать нечего… Где же платочек тот, в одном пакете нет, в другом тоже нет. Куда же дела-то? Пришлось расстёгивать зятев дождевик и искать в кармане жакетки. Вот тут она и нашлась, в кармане. Разжевала, не запивая, ох, горькая!   Радио что-то пробормотало, и люди потянулись на выход. Она тоже заспешила, путаясь в полах дождевика. Дождя не было, только ветер. Вот и ладно, подумала она, значит, разгонит тучи, солнышко выйдет, рука ныть перестанет…
            Мест в вагоне много, хорошо.  Уселась с удобствами, распихала все свои сумки, стала в окно смотреть. Только не видно ничего, темно ещё. Ну, ладно. Вот приедет скоро, Зинка встретит, Ленка-то уж ей позвонила, поди.  Сначала козу проверит. Для порядка проверит, конечно. Зинка-то и выдоила, и накормила, что уж бога гневить да  Зинку обижать.  И сядут они с Зинкой чаёвничать. Может и Никитична придёт, подруга лучшая  с молодых ещё времён, когда звали её просто Клавдией. Интересно им, как рождение-то прошло. Ну,  она и  расскажет, а что не рассказать? Со вкусом, долго будет рассказывать -  про гостей, да чем угощали, да какие подарки подарили, да какое на Ленке платье было…
            А скоро и сама Ленка с Толиком приедут со своими внучатами, да Зинкины девки внуков ей привезут, да Сашка Зинаидин из армии придёт.  И надо бы вторую козочку прикупить. Козье молоко-то,  оно всем  полезное…
            А электричка всё шла и шла, постукивая колёсами на стыках, и в вагоне было тихо - кто дремал, кто сидел с книжкой, а кто как Мария Кузьминична, думал свои думки и строил свои планы…
 

                                                               Рассказ второй

 

      Юля

            Юлька растерянно смотрела, как медленно, словно в немом кино, мимо проплывают освещённые окна вагонов, откуда на неё то с любопытством, то равнодушно смотрели люди, а то и вовсе не смотрели, а занимались своими делами и своими разговорами. Потом окна исчезли, и она ещё какое-то время смотрела на красные огни уходящей электрички, но вскоре и они пропали, утонули в сероватой дымке наступающего утра. И сразу стало тихо, так тихо, что был слышен только шум ветра, раскачивающего кроны деревьев в лесу, да сумасшедший стук Юлькиного сердца.
            На платформе никого не было, да и не должно никого быть. На этой остановке обычно выходят и садятся  грибники, а сейчас их не было, потому, что только что стих дождь, и в лесу было сыро и ещё очень-очень рано…
            За спиной чёрной стеной стоял лес и был он таким тёмным и зловещим, и так яростно шумели деревья, что Юльке сразу стало неуютно. Да что там неуютно, просто страшно… От леса её отделяла только хрупкая металлическая ограда, но Юлька уцепилась за неё так, словно она могла спасти её от страха и одиночества. Не было ни скамейки, ни будки кассира – здесь этого не было никогда, просто не было предусмотрено.
            « Зачем вышла, вот дура… Что доказала?» – думала Юлька. «Зачем я вообще поехала, как он мне надоел, как надоело с ним возиться, с ненормальным…» Юльке стало жаль себя, так жаль, что слёзы немедленно выкатились из глаз и покатились куда-то к носу и нос сразу захлюпал, словно был недоволен – что за дела, что за странная неизвестная жидкость?
            Стоять на ветру было холодно и Юлька медленно пошла к краю платформы и, спустившись по ступенькам, села на самую нижнюю, чтобы не так задувало, и прижалась в хлипким  перильцам, ограждающим ступеньки. Коротенькая юбка сразу задралась и высоко обнажила ноги, стало ещё холоднее. Юлька обняла колени, съёжилась, стараясь хотя бы как-то сохранить частичку тепла, и подумала, что до встречной электрички ещё долго. Час или даже больше. « А вдруг, выйдет какой-нибудь маньяк?», - подумала она, глядя расширенными глазами на лес. Вот тогда кое-кто пожалеет, может, даже заплачет… Только никакие маньяки в это раннее пасмурное утро из леса не выходили. Они тоже не дураки, маньяки, в лесу мокнуть и специально дожидаться, не выйдёт ли здесь из вагона случайно какая-нибудь дурочка. Так она себя уговаривала, потому что страх не проходил, у неё даже зубы стали выбивать дробь, то ли от холода, то ли, от страха…
            Серёжку Юлька знала с тех пор, как они переехали в новый дом. И её родители, и Серёжкины работали вместе на заводе, вот вместе и получили квартиры в этом доме, да на одной площадке. Ну, не так, чтобы полностью и получили – часть денег выплатил завод, а часть родители сами выплачивали. Да не в этом дело. А дело в том, что вот тогда она и познакомилась с Серёжкой. У неё день рождения в июле, а у Серёжки в августе, и родители привели Сережку к ней на день рождения. Ну, а  потом она у него была на именинах.
            В школу пошли вместе, в один первый класс. Только их потом Серафима Сергеевна рассадила – болтали. Но Юлька всё равно носила в школу две ручки, два карандаша, две линейки и запасные тетрадки. Серёжка всё время что-нибудь забывал, и ей было ужасно жалко, когда  его ругали. В старших классах они уже сознательно вместе не сели – Юлька села с Наташкой, лучшей подругой, а Серёжка с Олегом, он с ним дружил. Только все учителя почему-то считали, что они брат и сестра, может быть, потому, что родители ходили на собрания по очереди – то её, то Серёжкины. Ещё на том дне рождения у Серёжки Юлька поняла, что она старше, у неё же раньше отмечали. И потом Серёжка был хиленький, щуплый и даже ростом ниже Юльки. А Юлька всегда была крепышом и могла дать отпор любому,  и за себя постоять, и за Серёжку.  Она и считала себя его старшей сестрой.
            Так было класса до девятого, наверное… Да, в девятом классе, на уроке физкультуры, когда девчонки прыгали в длину, а мальчишки носились на площадке с мячом, она и заметила, что Серёжка стал другим, не таким уж и хилым. Они тогда проиграли, Серёжкина команда, и Серёжка в досаде стянул с себя футболку и скомкал её, и Юлька вдруг увидела, что торс у него стал сильным и гибким и плечи широкими.  Почему-то тогда ей стало неловко, что она вот так разглядывает его, и она отвела глаза.  А ростом он давно уже, ещё классе в седьмом догнал её и перегнал, и теперь был выше чуть ли не на голову.
            В девятом же классе их всех накрыла с головой волна любви. Она встречалась, или «дружила», как они говорили тогда, с парнем из десятого, и он звонил ей домой, и она разговаривала с ним томным голосом, как положено в таких случаях. Да, именно так, она же в кино видела. А однажды Наташка попросила передать записку Серёжке « от одной девочки»,  и в груди у Юльки почему-то похолодело… Записку она передала, но когда Наташка подошла к ней с этой же просьбой ещё раз, резко  ответила, что пусть эта «одна девочка» позвонит ему сама, сейчас у всех мобильники и она с удовольствием даст номер. «Ой, да ты ревнуешь…» - протянула Наташка. Она возмутилась: « Я? Да с чего бы? Что он мне брат, сват, кум? Подумаешь, просто сосед…»
            Cебе она говорила мысленно, что ей, конечно, будет  странно, если он, допустим, через несколько лет женится, просто привыкла, что он рядом, а так… Да ей всё равно, пусть встречается с Наташкой или с кем ещё там…
            На выпускном он был нарасхват, все девчонки хотели с ним танцевать и танцевали, а она молча кусала губы. А потом, словно пытаясь доказать кому-то что-то, стала танцевать со всеми, кто приглашал: и быстрые танцы, и медленные, и во все игры играла, и во всех конкурсах принимала участие. И даже уединилась с Олегом в пустом классе, и они там целовались, вот!
            А когда объявили последний танец, пора уже было, почти рассвело – её пригласил собственный папа. А она так хотела, чтобы пригласил Серёжка…Ну, не отказывать же отцу? « Ты сегодня удивительно красивая, Юльша,- сказал отец, - Смотри, мальчишки с тебя глаз не сводят…»  «Да, не сводят…», - подумала она с горечью.
            Потом они ходили встречать рассвет на Волхов. Необычайно красивым был  тот рассвет. Юлька вообще рассвет в первый раз видела. Сначала небо на горизонте слегка порозовело, потом запылало, словно где-то за рекой начался пожар, и они все застыли в тишине, ожидая чуда…И,  когда показался первый ослепительный луч, словно разведчик, выпущенный солнцем, они все закричали, зашумели: здравствуй, новый день, здравствуй, новая взрослая жизнь! И Серёжка был с ними, но он держался возле Наташки,  и опять у неё на душе было неуютно…
            В институт они поступили в один и тот же,  в Горный, и даже на один факультет. И опять все думали, что они брат и сестра. Два курса учились здесь, в их городке, а вот третий курс и последующие уже нужно было учиться в Питере. Юлька уже побывала в общежитии, и заявление написала и даже комнату видела, где будет жить. А этот… слов не подобрать, всё не торопился.
            Ну, вот позавчера вроде договорились, что утром поедут. Утром она и позвонила в их дверь, а тётя Оля, мать Серёжкина, говорит: « Не знаю, Юлюшкка. Ничего не говорил. Утром только заявился, уж я ему устроила. Где-то у какого-то друга всю ночь  на даче что ли были…Спит теперь»
            Так, ладно. Больше я ему не нянька, решила Юлька. Пусть сам, раз такой. А вечером раздался звонок уже в их дверь. Стоит, морда виноватая… Говорит, на рыбалку с ребятами ездили, в палатке ночевали, комары всю ночь и холодно, вот и не смог поехать, не выспался…
            Ладно, решила Юлька, последний раз. «Значит так, - сказала она, - Завтра. Первой электричкой. И, попробуй, проспи!» И двери захлопнула перед его носом, вот так.
Утром, несмотря на ливень, она все-таки надела короткую юбочку, она ей, ну, очень шла, туфли на каблучке. Ничего, добежим, не растаем. Да и маршрутка, вроде ходит уже…
            Серёжке она позвонила за полчаса до отхода электрички. Как раз дойти и билеты купить. Но на звонок никто не отвечал. Тетя Оля работала в ночную смену, ещё не пришла, а Николай Иваныч, отец Сережкин, был в отпуске и уехал к своей матери вместе с Валюшкой, Серёжкиной младшей сестрой, это она знала.  Она с силой нажала на кнопку звонка и не отпускала, пока дверь не открылась.
             Серёжка стоял в домашних «бермудах» и сладко позёвывал. Она просто… Просто задохнулась от негодования!  «Ну, Юль, сейчас… Давай кофейку, а? Поедем следующей.»  «Следующей? Ах, следующей? Так. Или мы едем сейчас. Или я не еду вообще, как ты мне надоел!», -  закричала она.
            Пока он собирался, она ходила за ним по пятам,  и вытолкнула его за дверь без всякого кофе. До вокзала они бежали бегом, потому что никаких маршруток уже не было, ушла маршрутка с нормальными людьми к электричке.  Едва взяли билеты и запрыгнули в вагон, как электричка тронулась. Потом уже перебрались поближе к началу поезда в любимый третий вагон.  
            Вот там они и поссорились. Юлька пыталась объяснить, что сам он пусть делает, что хочет, но людей подводить -  последнее дело… Серёжка лениво оправдывался, а потом вдруг сказал: « Ну, всё. Замолчи. Надоело…» Ах, вам надоело? Поезд как раз подошёл к станции, и Юлька выскочила на платформу, у неё даже времени не было подумать,  электричка тронулась и поехала…
            Сейчас она слизывала солёные слёзы и думала, ну надо же так глупо подставиться, разве так с ними можно, с мужчинами, сама, сама виновата… Не надо было его упрекать и упрекать, раз сказала, и хватит…«Вот тебе и наука будет», - горько  подумала она. Лес постепенно светлел и казался не таким уж страшным и даже стали видны отдельные деревья.  Достав телефон, она посмотрела на часы, скоро встречный поезд.  А сети не было, не работает здесь мобильник.
            Электричка и правда подошла скоро, Юлька только и успела, что отряхнуть юбку и дойти до другого края платформы. Из вагонов вышли несколько человек, они шли в лес и одеты были для леса – в сапогах, в дождевиках, с корзинками. Женщина в капюшоне с любопытством посмотрела на Юльку: что делает здесь эта девчонка, не из лесу же она пришла на своих «шпильках»?…
            В вагон Юлька не пошла – ехать три остановки всего. Осталась в прокуренном тамбуре. Прижалась лбом к дверному стеклу и пальцем выводила на нем, запотевшем, какие-то узоры, самой непонятные ….Никто не выходил и не входил на этих остановках в её вагон, только самые нетерпеливые пассажиры уже подтянулись к выходу и открыли двери из вагона в тамбур.
            Звонок телефона раздался неожиданно. Не звонок даже, любимая Серёжкой Арбенина, он сам записал и ей поставил вместо звонка. На дисплее так и высветилось – «Серёжка».                       
            - Юля – крикнул Серёжка, - Юля… Ты где?
            - Дома, - сказала Юлька. Ну, и, правда же, уже почти дома.
            - Юль, слушай… Я сейчас с общагой улажу и сразу приеду. Ты только не уходи никуда, ладно? Мне… Мне поговорить с тобой надо.
            - Ладно, - ответила она, -  приезжай.  Я не уйду… Я подожду.
            А в городе было светло и солнечно,  и солнце отражалось в больших лужах и только они и  напоминали о ещё недавно прошедшем дожде…
 
Рассказ третий,
 
Николай Петрович
 
            Николай Петрович любил ездить на дачу а жена - жена не очень любила, особенно осенью, когда работа оставалась мужская – вылить воду из бочек, отключить насос, собрать шланги, обрезать кусты, подкрасить стволы яблонь…Зато она любила возиться с цветами. Клумба была у них лучше всех в ближайшей округе, соседи посмотреть приходили. Даже и не клумба это была, а настоящая альпийская горка. Причём жена высадила такие цветы, что горка цвела всё лето и почти каждую неделю была разной. Любила она варить варенье, ухаживать за грядками с клубникой, мариновать огурцы, готовить помидоры в собственном соку и многое другое. Рецепты собирала, где только могла, и всё у неё удавалось, всё получалось, всё ладилось.
            А вот ездить на дачу, толкаться в электричке не любила. Говорила, смеясь: « У меня на электричку аллергия, я сразу чесаться начинаю…» Ну, он и не настаивал. Правда, этим летом они долго жили все на даче – жена была в отпуске, сын привёз невестку Катю с внуком, а он сам  ежедневно ездил на работу и потом снова к ним, и ему это было не в тягость. Наоборот, ждал встречи с женой, весёлой невесткой Катериной, звоночком-внуком…
            А когда он ехал на дачу один, вот как сейчас, жена готовила ему еду, чуть ли не на неделю. Он всегда сердился и говорил, что хватит пары бутербродов, но она варила борщ, жарила котлеты, готовила гарниры и раскладывала всё это по банкам, термосам, укутывала и долго объясняла, что и как греть, что и с чем есть.
            Однажды на даче к нему пришла ничья собака. Он сразу понял, что она ничья, уж очень она была голодная, и так смотрела ему в глаза, словно говорила: « Ну, пожалуйста, покорми меня… У тебя же много еды…»
            И он покормил её, конечно, он её покормил, тем более, что собака была ну уж очень славная.  Маленькая, рыжая, весёлая, она ещё не умела злиться на людей и доверяла им. А потом она убежала, и он не стал её держать  – значит, есть у неё свои важные дела.
            И она стала приходить к нему всякий раз, как он появлялся на даче. Заглядывала в приоткрытую калитку, словно спрашивая: « Можно?» И он всегда говорил: «Заходи!», - и радовался, что она опять пришла, не забыла, и иногда даже оставалась ночевать в доме, и тогда ему становилось почему-то хорошо и спокойно.
            Он даже рассказал жене об этой собачке, и что-то такое услышала жена в его голосе, что сказала: «Ой, Коля, нет…» и обвела глазами их маленькую квартирку, где они недавно сделали вдвоём, сами, такой хороший, такой уютный ремонт. Конечно, собачка будет носить грязь с улицы на лапах, ей нужно отвести место и поставить миску, и гулять с ней.   Он понимал жену, конечно, он её понимал, но словно что-то тяжёлое заползло к нему внутрь, в душу ли, в сердце… Он старался не думать о собачке или думать хорошо – не пропадёт, найдёт своих хозяев, да и люди зимой бывают на дачах, нет, она не пропадёт. Деревня рядом, в конце концов.
            В этот раз жена наготовила еды особенно много. «Куда столько?» - удивился он. « Там же твоя эта собака. Оставь ей. Как её зовут-то?» Он подумал, что на всю зиму еды всё равно не хватит, а имя у собаки не спросишь, но почему-то ответил: «Жулька. Её зовут Жулька» «Это она тебе сказала?», - рассмеялась жена, и он тоже засмеялся, но не очень весело.
            Жулька пришла. Она так доверчиво бегала за ним, так лаяла и крутила своим хвостиком, а он думал, что вот опять ей, такой маленькой,  придётся столкнуться с предательством.  И что она обозлится, обязательно обозлится и престанет доверять людям, и станет по настоящему бродячей, пока не погибнет от голода, холода или от рук злых людей. Такие тоже есть на белом свете…
            Электричка должна была прийти уже скоро, все дела были сделаны и он собрал свой рюкзак и положил у калитки большой кусок мяса, который накануне вынул из супа, но Жулька не стала есть мясо, а побежала за ним – наверное, она думала, что это такая игра.
            Он шёл быстро, стараясь не оборачиваться и не смотреть на собачку, и ему это почти удалось.  Он обернулся уже у самого входа в вагон, всё-таки не выдержал и обернулся,  и увидел её.  Она покорно стояла с опущенным хвостом и смотрела на то, как он уезжает, и в глазах её была  тоска.  Просто какая-то человеческая, а не собачья,  щемящая тоска была в глазах у небольшой собачки…
            И тогда он рванулся,  и побежал, расталкивая пассажиров, которые уже садились в вагон, и слышал вслед разные бранные слова, но ему было всё равно, он должен был успеть.   « Не успею -  придётся ещё одну ночь ночевать на даче.  Жена будет волноваться, ну, что ж…».
            Но он успел. Он схватил её на бегу на руки, а она нисколько не удивилась, только пискнула тихонько, и  помчался опять уже к вагону,  и тяжёлый рюкзак бил его  по спине. Он успел вскочить в последний вагон, и электричка тронулась, словно машинист специально ждал, когда этот странный пассажир со своей собакой сядут уже, наконец, в вагон.  И только когда он сел на первое попавшееся место  в вагоне  и посадил Жульку на колени,  вдруг понял, что тяжесть ушла куда-то,  и легко стало, так легко, словно кто-то вынул из его души то тяжёлое, что так давило и не давало дышать.
            И пусть Маша поначалу сделает вид, что рассердилась, она поймёт.   И полюбит Жульку, непременно полюбит, а как иначе, ведь он знал свою жену, и знал  уже много-много лет…
 
Рассказ четвёртый
 
Жулька.
 
            И вовсе она никакая не Жулька… Найда её зовут – вот как! Но разве объяснишь это Хозяину, ведь он плохо  понимает по-собачьи. Хотя она очень-очень старается, и  кое-чему его все-таки выучила.  Понимает же он, когда она хочет смотреть в окно? Понимает. Ну, вот.
            Она ещё помнит тёплый мамин живот и вкусное-вкусное молоко, которое было у мамы. Нужно было только найти, где молоко. Шерсть у мамы была густая, и найти нужное место было трудно. Она помнит, что у мамы она была не одна, был ещё братик и сестричка, и всем им хватало маминого молока.  А потом мама ушла и больше не пришла. И они стали скулить, потому что очень хотели есть, а мамы не было и что делать, они не знали…
            А однажды, когда они совсем уже отчаялись и даже не скулили, а только слабо стонали, дверь подвала открылась, и дворничиха в оранжевой куртке и фартуке закричала:    
 - Мама родная! Да тут щеночки!
            В подвал вошла ещё одна женщина тоже в оранжевой куртке и сказала:
            - Ой, бедные! Они кушать хотят! А где же ваша мама?
            Зачем спрашивать то, что они и сами хотели бы знать? Поэтому они ничего не ответили, да люди бы их и не поняли, а только стали скулить сильнее.
            Женщина куда-то сбегала и принесла им молока. Она налила его в блюдце и они, почувствовав запах еды, стали тыкаться носами в блюдце, но как лакать, они ещё не понимали. А потом братик понял и стал лакать молоко и чавкать, а женщина захлопала в ладоши и сказала:
            - Кушает, кушает! Ну,  а вы что?
            И почти сунула носом её в молоко, и тогда она тоже поняла вдруг, как надо лакать, и сестра тоже поняла. Молоко было не такое, не мамино, но разве будет голодная собака разбираться? Они ели и ели,  а женщина спросила:
            - Ну и куда их теперь?
             Тогда дворничиха сказала:
            - Ну,  этого толстого я возьму себе, смотри, какой смешной…
            Это она про братика. А вторая сказала:
             - Я возьму вот эту, с подпалинкой, у бабы Поли с первого этажа недавно собака померла, она горюет очень…
            Вот так. А её никто не выбрал.
            И дворничиха взяла их с братиком обоих. Дня два они жили у доброй дворничихи, и каждый день лакали вкусное молоко. А потом в квартиру позвонили, дворничиха открыла дверь. Там, за дверью, стояла молодая женщина с мальчиком. Она сказала: «Мы по объявлению.  Это вы отдаёте собачку в хорошие руки? У нас очень хорошие руки. Мы едем на дачу, собачке будет там хорошо с моим сыном».   И так она стала жить в новой семье, и её стали звать Найдой. Она подросла, и они с мальчиком играли и носились по всей квартире, а мама мальчика говорила его отцу: « Когда ты отвезёшь нас на дачу? Они тут весь дом перевернут…»
            И они поехали на дачу. На машине. Папа сел впереди,  и мама села впереди, а они с мальчиком сзади. Мальчик взял её на руки, и машина поехала. Мальчик смотрел в окно, и ей тоже стало интересно, что там в окне. И мальчик поднял её и показал, что видно в окно,  а за окном всё двигалось и куда-то бежало, и она залаяла, впервые в жизни она залаяла! А мальчик закричал: «Мама, папа, Найда лаять научилась!»
            А потом они приехали на дачу. Если вы не знаете, что такое дача, так вот - это такой большой деревянный дом, а вокруг много травы. И по этой траве можно бегать и прыгать, сколько хочешь, и не бояться, что нечаянно ухватишь зубами угол скатерти и вся посуда, что стояла на столе, упадёт и разобьётся, а мама закричит: « Горе моё! Опять!»
            И так они жили всё лето, бегали и прыгали с мальчиком, и она настолько осмелела, что даже стала выбегать за ворота. А за воротами было тоже интересно, потому что там были, оказывается, не только люди, но и собаки, и с некоторыми она даже подружилась. Иногда она убегала далеко, и её искали и звали, и спрашивали у других людей, и мальчик плакал.  А потом она прибегала, и её ругали, и кормили, и радовались ей, и гладили её шелковистую шёрстку.
            Однажды она убежала так далеко, что заблудилась. Наступил вечер, и ей очень захотелось есть, и все собаки убежали по домам. Оказывается, у каждой собаки был свой дом, где её ждали, и радовались ей,  и кормили…
            А она крутилась на одном месте, убегала и возвращалась, но за день по дороге прошло много людей и много собак,  и она не могла найти запах своих следов и горестно заскулила – она не могла найти свой дом. Ночевать ей пришлось на обочине дороги, а утром она снова побежала искать свой дом и хозяйку, и мальчика, но только уходила от дома всё дальше, и уже не могла его найти.
            Иногда она подбегала к похожему дому, но там не было её хозяев, а были совсем другие хозяева, и у них была своя собака.  Или своя кошка. Конечно, ей кидали иногда косточку, иногда наливали миску вчерашнего супа, и, хотя она привыкла к специальной собачьей еде из банки, годился и суп…
            Так она стала бродячей, но она ещё не знала, что она бродячая, и доверчиво подходила к каждому дому, где её может быть, покормят.  И однажды ей сказали сердито: « Пошла прочь!» и она пошла,  поджав хвост, потому что это было очень обидно, ей ещё никто и никогда не говорил «пошла прочь». Но всё чаще ей стали говорить: «Пошла, пошла!» и даже топали ногами. А домов, где ещё были люди, было всё меньше, наступила осень, и многие уехали в город.
            Однажды она почувствовала запах котлет. Запах был таким сильным, что она не выдержала и робко заглянула в приоткрытую калитку дома, где так вкусно пахло котлетами. На крыльце сидел мужчина, он посмотрел на неё и вдруг сказал: « Ну, заходи». Она зашла и приветливо покрутила хвостиком, и заглянула хозяину дома в глаза, а он вынес на крыльцо целую миску каши, и покрошил туда котлету, и пока она ела, смотрел на неё и говорил: « Изголодалась, бедная…»
            Поев, она ушла. Хозяева потом всегда говорили: « Поела – ну иди, иди…»
Потом она ещё не раз подбегала к дому, но хозяина не было, и дом был закрыт. А однажды дом оказался открыт, и хозяин возился во дворе, и она радостно забежала во двор, а хозяин сказал: « А, старая знакомая… Ну, пойдём обедать». И он поставил миску ей не на улице, а в доме, и пока она ела, он тоже обедал и смотрел на неё. Он не выгнал её в ночь, а позволил остаться и переночевать в доме, ведь на улице уже было по-настоящему холодно. А утром он сказал: «Ну, что ж. Мне  надо уезжать, вот так, брат…» И, хотя она не поняла, что он такое сказал, но поняла, что он уходит, и ей нужно уходить тоже.
            Прошло ещё несколько долгих дней. Она каждый день подходила к дому, но хозяина всё не было. А однажды калитка опять оказалась открытой, и хозяин был дома. Уже шли дожди, и в дожди было особенно невыносимо, потому что негде было спрятаться, и она бегала под дождём, и её некому было покормить, а сама она не знала, где берут еду.
            Когда появился хозяин, она обрадовалась, и два дня жила у него, он кормил её и разговаривал с ней. Что-то хорошее он ей говорил, а она помогала ему, как могла -  лаяла, крутила хвостиком и бегала за ним.  Когда он опять собрал рюкзак и сказал: « Ну, пора, брат, сезон закончен»,  она побежала за ним, побежала к самой электричке, но шум подходящего поезда  испугал её, и она не пошла  дальше, а он пошел по ступенькам на платформу, и ни разу не посмотрел на неё.
            Она поняла, что он уезжает навсегда, и больше не будет ни вкусных котлет, ни супа, ни весёлого хозяина. Она стояла, а лёгкие снежинки падали ей на спину и на нос, и таяли, потому что она было тёплая и живая, и ей было грустно и одиноко.          
 И вдруг хозяин обернулся, посмотрел на неё, и побежал обратно… Она даже не поняла ничего, только взвизгнула легонько, когда он поднял её высоко-высоко и куда-то побежал уже вместе с ней.
            Потом он запрыгнул в вагон и, тяжело дыша,  нашёл место и сел, а она так и выглядывала у него из подмышки, и ей было страшно, и весело, и она знала теперь уже наверняка, что у неё тоже есть Хозяин. Вот он, её Хозяин. Теперь они всегда будут вместе, всегда. И она благодарно лизнула его в лицо, а он сказал: « Фу, Жулька!» и посадил её на колени. И она ещё немного покрутилась, устроилась удобно, а потом уснула у него на коленях, и это был самый сладкий её сон за последнее время. Потому что теперь она никакая не бродячая, а самая что ни на есть хозяйская, и у неё есть новое имя и будет  новая, совсем хорошая жизнь.
 
Рассказ пятый
 
Галя и Геля
 
            - То жара – дышать нечем, то холодина…. Бр-р-р…, - поёжилась Галя.
            Геля промолчала, что говорить об очевидном.
            - Нашей-то что.  В машине тепло. Позавчера  иномарку, говорят, купила. Не видела? – продолжила Галя.
            - «Фольксваген» вроде. Говорят, подержанный. Не видела.
            - В отделе чёрте что… Витрина оформлена, покупатели подходят, спрашивают, я на склад, а там давно уж нет ничего подобного. Только пыль в глаза пускаем…
            - Начальство, вроде, довольно, - неуверенно ответила Геля.
            - Ой, брось ты! Довольно… Всё у неё куплено и всё подмазано.   Ветрина-то какой, прям сдувает…  
            Тоненькая, хрупкая Геля искоса посмотрела на Галю – «ладно скроенную и крепко сшитую», как говорила бабушка и подумала, что уж если кого и сдует, только не Галю. Считалось, что они подруги. Как ни крути – живут рядом, учились в одной школе, потом в одном колледже и даже в одной группе, теперь вот работают вместе, в одном отделе, в «парфюмерии». Чем не подруги? И на работе так все думают, и в колледже так считали. Ну, раз всегда вместе, значит – подруги.
            На самом деле, ходить вместе, ещё не значит – дружить. И дружила она больше скорее с Лёшкой, Галиным братом. Лёшка был ещё маленький, только в десятом учился, но Геле с ним было интереснее, чем с Галкой. Ему тоже не были  интересны всякие сплетни о знаменитых или хотя бы просто известных людях, разговоры о так называемых примелькавшихся «светских львицах», звёздных «тусовках». Зато он хорошо знал компьютер, читал те же книги, что и Геля, смотрел те же фильмы и телепередачи, им нравились одни и те же певцы и певицы, группы «Любэ», «Зимовье Зверей», «Запрещённые барабанщики» и им всегда находилось, о чём поговорить,  если Гали не было дома, а Лёшка, наоборот, был. Они даже ссорились иногда, и Геля уходила, хлопнув дверью, а через полчаса он звонил и говорил, что нашёл в Интернете обалденный клип и не кинуть ли ей на «мыло» ссылку… С Галей она не ссорилась.
            Был у Гели и парень, Антон, с которым они встречались вот уже почти год. Антон был рабочим на железной дороге, работал вместе с Гелиным отцом. Ну, любви страстной между ними не было, хотя на свидания к нему она бегала, и целовались в подъезде. Конечно, Геля хорошо понимала, что встретится Антошке какая-нибудь девчонка, от которой он голову потеряет – и всё! Сказать, что она сильно расстроится, да нет, пожалуй… Она ведь тоже думает, что любовь её ждёт где-то, придёт время и найдётся.
            А Галка, та нет.  Она ни на каких Антонов время тратить не собирается.  Ей нужно сразу замуж, да за богатого. Ну, по крайней мере, с деньгами. А на «голытьбу» вроде этих Антонов, она размениваться не будет, нет.  Она и не скрывала, Галка.  Иногда за неё просто становилось неловко. Вот вчера, например. К Геле подошёл молодой, хорошо одетый, пахнущий дорогим одеколоном, покупатель. Попросил подобрать духи жене в подарок. Так Геля рот не успела открыть, подскочила Галка и застрекотала: « Что бы Вы хотели? Ах, жене… А сколько лет, простите, Вашей жене? Брюнетка, блондинка? Какой стиль предпочитает – романтический, деловой, спортивный? От этого, знаете, многое зависит! Женщине романтического стиля не подойдут «холодные» тона. Духи вечерние или туалетную воду?» И уж и так перед ним крутилась, и эдак… И полоской-пробником перед его носом водила и на свою руку чуть брызнула и этой ручкой махала: « Посмотрите как на коже, чувствуете?» И уж так улыбалась ему во весь рот, просто на всю неделю рабочую улыбок хватит.
            - Что это было? – холодно поинтересовалась Геля, когда покупатель, наконец, ушёл, что-то всё-таки купив у навязчивой Галки.
            - Ты что! Не видела, из какой машины он вышел? Не видела? А я видела!
            - У него же жена! Он для жены подарок покупал!
            - Ерунда! Сегодня она жена, а завтра – я, вот и всё!
            Зато, когда Геля обслуживала покупательницу, Галка не раз бросала ей красноречивые взгляды, а потом и отругала:
            - Зачем ты ей новинки предлагала? Видишь, тётка из провинции, вся одежда с рынка! Не всё равно её коровам, чем от неё пахнуть будет? У нас вон неликвида сколько! Что она понимает, эта баба! Предложила бы ей « Poison», сказала бы, что модные! Она бы тебя век благодарила и ещё десять лет этим флаконом пользовалась!
            - «Poison» тоже берут. Кому нужно.
            - Ой, Гелька, не получится из тебя торгаша никогда…
            Ну, продавец Галка хороший, что и говорить. Не зря её на всех собраниях хвалят и грамоты дают. Только ей так хочется заведующей отделом быть, что просто в глаза бросается.  Всё пытается Антонину, заведующую, как-нибудь да очернить. И ведь не стесняется никого.
            Подошла, наконец, электричка, распугивая своим резким свистом голубей с платформы. В вагоне было тепло, но душновато, зато мест свободных полно. Геля специально выбрала места, где почти никого не было, только одна женщина у окна, да и та уткнулась в книгу.
            - Ты что к Антонине  на дачу не поехала в те выходные, она же всех звала? – помолчав, спросила Галка.
            - Так. С Антоном уже договорились встретиться.
            - Ой, да брось ты!  Антон, Антон… Нужен он тебе. Зато я дачку её посмотрела. С виду так  простенько всё, а уж деньжищ-то вложено! Везде евроокна, двери, и все под дерево.  Муж у неё где-то в строительной организации, уж наворовали…
             - Да, почему наворовали - то? Может, купили?
            -  Ой, ну ты наивная…
            Опять помолчали. Геля подумала о том, что Галка и Лёшка из одной семьи, а какие разные. У Лешки все «нормальные». Физик – «нормальный мужик», соседка по парте – «нормальная девчонка». А Галка мимо не пройдёт, чтобы кого-то не задеть, словом ли, взглядом… А Галя думала: «Вот дал бог напарницу… Мимо неё рояль понесут, а она подумает – поиграть взяли…»
            -  И муж, и дочка её были? – без интереса спросила Геля. Ну, не молчать же.
            -  Была дочка. Корова ещё та. Безвкусная. А причёска! Типа «я у мамы дурочка».
            «Хорошо тебе, - подумала Геля, - с твоей-то гривой. А если волосы тонкие и слабые?» Она незаметно глянула на себя в стекло, но за окном уже было совсем светло и никакого отражения не было.
            Их соседка мельком взглянула на них, легонько вздохнув, перевернула страницу и больше уже не отрывалась от своей книжки.
            Галя ещё что-то говорила, со вкусом рассказывая про шашлыки и баню, но Геля её почти не слушала. Почему-то вспомнилась бабушка, её деревенский домишко, без всяких европейских окон и дверей, и небольшой вроде, а всем шестерым внукам было там не тесно.  И как они ждали лета, чтобы увидеться, ведь все жили в разных местах и только летом их привозили к бабуле. Как шумно и весело было, как ходили купаться на речку и все вместе учили её плавать, да так и не выучили.  Теперь нет ни бабули, ни домика – продали. Кто-то живёт там чужой, кто, она даже не знает.  А с двоюродными братьями и сёстрами они теперь только перезваниваются, да пишут иногда электронные письма.   У всех семьи, всем некогда. Вот только она, Геля, самая младшая, ещё не успела обзавестись своей семьёй.
            - Да ты меня не слушаешь… О чём размечталась, девушка? – очнулась Геля от Галкиного голоса.
            - Я ведь что говорю. Наша-то на даче, а вся при кольцах, представляешь? Наверное, сама и на грядках не копается.  Да  и нет у неё грядок-то.  Одна тепличка, да маленькая грядка с клубникой и всё. Ну, садик есть – яблони там, слива какая-то китайская,  кусты, облепиха… А самого-то не было, слышишь? А жа-а-аль…
            - С ума ты сошла?.. Ему лет пятьдесят уже… Вставай, подъезжаем.
            - Ну и что? – хохотнула Галка, – Зато богатый!
            У самого выхода Геля обернулась. Женщина, сидевшая рядом  с ними, больше не читала. Она задумчиво смотрела им вслед.   
            «Ведь она всё слышала… Всё, что Галька тут плела…» - подумала Геля, но поток пассажиров вынес их с Галей на платформу и через минуту она уже забыла про попутчицу.    Нужно было успеть добежать до маршрутки, потому что до открытия магазина оставалось совсем мало времени, а за опоздание Антонина непременно лишит  премиальных. И  тогда прощай мечта о новых французских туфельках, что они с Галкой не только присмотрели себе в отделе женской обуви, но даже и примерили, а девчонки из обувного обещали придержать их до зарплаты…
 
 

Вместо заключения.

 
Муж дочитывал последнюю страничку, а я с трепетом ждала, что он скажет…
Он ещё раз перелистал все странички и вдруг спросил:
- А где про «спящего»? Ну, в электричке? Ничего про него не знаешь?
- Знаю, - ответила я
- А про парней? Ну, тех, что зашли в вагон, а потом он им не понравился? Не знаешь?
- Знаю, - опять ответила я.
- Про каждого? -  допытывался муж
- Ну, да, – недоумевала я.
- И про «зайца»? - хитро прищурился муж
- И про «зайца», - отважно сказала я,- и  про контролёров. И про парня с плейером на вокзале…
- Напишешь?- спросил муж.
- Нет, - ответила я.
- Почему? – удивился муж.
- А  ты сам догадайся…
- Пожалуйста, - сказал муж. – «Спящий» - геолог и едет из дальней экспедиции… «Заяц» - бедный студент, стипендии лишили… Контролёры – обычные тётки, просто живут и всё… Парень на вокзале – ну, парень, таких много… Нет?
- Нет, - сказала я и улыбнулась, - ты не угадал…
- Ну, расскажи, - поёрзал на стуле муж.
- Они все нормальные люди… Неплохие люди. Каждый по-своему… Но пусть пока поживут без меня…
Муж помолчал, ещё раз пошуршал страничками моих рассказов и спросил задумчиво:
- Помнишь, сегодня со мной в Универсаме поздоровался парень? В синей бейсболке? Про него ты уже тоже всё знаешь?
- Конечно, - уверенно сказала я. – Это ваш бывший сотрудник. Только теперь он у вас не работает. Его не устраивала зарплата, но он очень скучает по работе, по вашему отделу и по всем вам…
- Угу, - хмыкнул муж., - скучает, это точно. И жёстко добавил:
- Он вор, милая. Вор и бандит. Ему ничего не стоило вырвать сумку из рук женщины, отобрать мобильник у подростка, стукнуть по голове старушку в подъезде, чтобы забрать пенсию. Ты права… Старый знакомый.
-  Почему же он тут…  ходит? – помолчав, спросила я.
- Отсидел, вот и ходит. Не попадался пока снова…
Муж осторожно положил на стол папку с рассказами и вышел из комнаты. Слышно было, как он на кухне гремит чайными чашками и фальшиво напевает «Куплеты Эскамильо». Я улыбнулась. Значит, ему понравились рассказы. Он всегда поёт эти куплеты, когда всё у нас хорошо:  и дело он завершил успешно, и  внучка здорова и, если ему нравится то, что я написала.
И ничего я менять не буду, решила я. Всё равно хороших людей больше. А может, просто мне на них везёт…

 
       
Rambler Top100 Рейтинг@Mail.ru